На этом месте Моргенталер явственно разволновался. Если он сумеет поднять в суде то, о чём я рассказывал, это будет сущий динамит — но в то же время я соблазнительно не углублялся в подробности. Если бы он ушёл теперь, он унёс бы с собой лишь занимательный рассказ — и именно до этого состояния я и хотел его довести.
— Ну, что дальше? — сказал он. — Каков будет наш следующий шаг? — А потом добавил, с оттенком презрения в голосе. — И что с этого будешь иметь ты?
Я замолчал и огляделся. Мимо пробегали спортсмены, люди выгуливали собак, гуляли с детьми и колясками. Мне надо было подогревать его интерес, не давая никакой информации — по крайней мере, пока. И надо было порыться у него в мозгах.
— До этого дойдём, — сказал я, процитировав Кени Санчеза. — Сначала расскажите мне, как вы узнали про МДТ.
Он закинул ногу на ногу, сложил руки и откинулся на лавке.
— Я узнал о нём, — сказал он, — в ходе расследования по разработке и тестированию трибурбазина.
Я ждал, что он скажет ещё, но он молчал.
— Послушайте, мистер Моргенталер, — сказал я, — на ваши вопросы я ответил. Давайте делиться информацией.
Он вздохнул, едва справляясь с нетерпением.
— Ладно, — сказал он, примиряясь с ролью свидетеля-эксперта, — в процессе снятия показаний по трибурбазину я говорил с рядом нынешних и бывших сотрудников «Айбен-Химкорп». Когда они описывали процедуры клинических испытаний, для них было естественно объяснять на примерах, проводя параллели с другими лекарствами.
Он снова наклонился вперёд, явно испытывая дискомфорт от необходимости говорить.
— Некоторые люди в этом контексте обращались к серии испытаний другого антидепрессанта, прошедших в семидесятые годы — испытаний катастрофически неудачных. Отвечал за руководство испытаниями доктор Рауль Фюрстен. Он работал в исследовательском отделе компании с конца пятидесятых и проводил испытания ЛСД. Новое лекарство должно было усиливать способность к познанию — в какой-то мере — и в то время Фюрстен постоянно говорил о том, какие надежды на него возлагаются. Говорил о политике сознания, лучшей и ярчайшей, об уверенном взгляде в будущем, в таком ключе. Напомню, дело было в ранние семидесятые, а на деле — ещё в шестидесятые.
Моргенталер снова вдохнул и выдохнул, словно надеялся сдуться. Потом поёрзал на скамейке, устраиваясь поудобнее.
— Ну вот, — начал он, — на это лекарство были очень сильные негативные реакции. Люди внезапно становились агрессивными, теряли самоконтроль, у них начинались временные потери памяти. Один человек по секрету сообщил, что были смертельные случаи, но их скрыли. Испытания прекратили, от лекарства — МДТ-48 — отказались. Фюрстен уволился и за год допился до смерти. Никто из тех, с кем я говорил, не мог ничего доказать или подтвердить. Всё оставалось на уровне слухов — поэтому в моём деле эта информация совершенно бесполезна.
— Тем не менее, я говорил со многими людьми из странного, чудесного мира нейропсихофармакологии — попытайся выпить пару стаканов и выговорить это слово — людьми, чьи имена я не могу называть, и оказалось, что в середине восьмидесятых пошли слухи, что разработку МДТ продолжили. Конечно, не больше, чем слухи, — он повернулся и посмотрел на меня, — но теперь вы говорите, что это охуительное вещество фактически выплеснулось на улицы?
Я кивнул, вспомнив о Верноне, Деке Таубере и Геннадии. Не желая разглашать свои источники, я не говорил Моргенталеру ничего про Тодда Эллиса, и про неофициальные испытания, которые он вёл для «Юнайтед-Лабтек».
Я потряс головой.
— Вы говорите про середину восьмидесятых? — Да.
— И эти испытания были… неофициальными?
— Однозначно.
— Кто отвечает за эти исследования в «Айбен-Химкорп»?
— Джером Хейл, — сказал он, — но я уверен, что он тут ни при чём. Он слишком почтенный учёный.
— Хейл? — сказал я. — Есть связь?
— Ага, — сказал он и засмеялся, — они братья. Я закрыл глаза.
— Он работал с Раулем Фюрстеном в молодости, — продолжал рассказывать Моргенталер. — А потом занял его место. Но под ним должен работать кто-то ещё, потому что Хейл сейчас скорее администратор. Впрочем, это неважно, это всё равно «Айбен-Химкорп» — фармацевтическая компания, скрывающая определённую информацию ради прибыли. Мы работаем над делом в таком ключе. Они подтасовывали информацию об испытаниях трибурбазина, и если я смогу доказать, что они так же поступали с МДТ и такова схема их работы… успех нам обеспечен.
Моргенталер обрадовался возможности выиграть дело, но я не верил, что возможно переиграть тот факт, что Джером Хейл и Калеб Хейл — братья. Подтекст этого факта меня ужаснул. Калеб Хейл начал карьеру в ЦРУ в середине шестидесятых. Работая над «Включаясь», я читал про научно-исследовательский отдел ЦРУ, и как проект «МК-Ультра» тайно финансировал исследовательские программы разных американских фармацевтических фирм.
Внезапно это дело приобрело громадный, головокружительный масштаб. Ещё я увидел, как глубоко забрался в него сам.
— Так вот, мистер, Спинола, мне нужна ваша помощь. А что нужно вам?
Я вздохнул.
— Время. Мне нужно время.
— Для чего?
— Подумать.
— О чём тут думать? Эти ублюдки…
— Я понимаю, но дело не в этом.
— А в чём дело, в деньгах?
— Нет, — сказал я сочувственно, и покачал головой. Этого он не ожидал, ему наверняка сразу показалось, что я таки хочу денег. Я почувствовал, как он начинает нервничать, когда до него доходит, что я могу исчезнуть.